Мои корни — история моей семьи

Юра, Вера, Таня Гельвановские

                                                                                  Посвящается моему сыну Борису

«Я вспоминаю у огня  о людях давних лет.

О тех, кто жил вокруг меня,  и кто придет во след…

Как несказанно далеки ушедших голоса!

Но вечно слышу их шаги и вижу их глаза»

Д.Р. Толкиен «Властелин колец»

Вступление

Много лет я пыталась записать семейные истории, что достались мне в наследство от бабушки и мамы. Но вплотную засесть за книжку меня подтолкнула смерть папы.

Вдруг совершенно отчетливо стало ясно, что как только уйду я, все наши семейные были и легенды, доверенные обстоятельствами жизни, уйдут вместе со мной. И без того тонкая ниточка памяти и связи с историей нашей семьи моего единственного сына Бориса, а теперь и внучки Софьи, прервется. Я должна написать о них, об ушедших, ведь пока о них помнят, они продолжают жить.

И вот потихоньку стали рождаться отдельные рассказы об истории моей большой семьи, в которой было много событий — забавных, грустных и трагических. Значительная их часть на проверку оказалась легендой, созданной самими героями еще при их жизни. Это стало известно, как только из небытия один за другим стали появляться родственники, о которых я ничего не знала. У них истории о тех же самых персонажах звучали иначе, и теперь моя задача  в том, чтобы рассказать с максимальной достоверностью то, что мы знаем о своих предках.

Итак, с Богом!

МОЯ ПРАБАБКА

elena-gelvanovskaia-pic
Гельвановская Елена Викторовна ( 23 мая 1887-11 января 1967)

Для меня история семьи началась с фотографии моей прабабушки — Гельвановской  Елены Викторовны. Я совсем ее не помню, хотя она умерла, когда мне было 7 лет. Знаю только по рассказам мамы, да по фотографиям в альбоме, всегда лежавшем на столе в доме бабушки Лизы, маминой мамы и третьей дочери Елены Гельвановской.

Вижу, словно это было вчера. Стоило взять его в руки, как из-под красной плюшевой обложки сыпались на пол фотографии. Прорези, в которые они были вставлены, от частого просмотра прорвались. Этот альбом таскали ребятишки, смотрели гости и какие-то фотографии уносили с собой на память порой без спроса.

Их сохранилось совсем мало. Как я жалею, что не попросила у бабушки на память снимки моих прадеда Антона и прабабушки Лены. Именно прабабка стала для меня знаковым персонажем позже, когда я узнала историю ее жизни. И с каждым годом я все сильнее чувствовала связь между нами, хоть ее давно не было на свете.

Моя мама очень похожа на нее, внешне, особенно в молодости. Но по характеру — я.

Точно знаю теперь, что не случайно получила ее имя.

Судьба Елена Викторовны было нелегкой, полной перипетий, да и нрав она имела тяжелый. С этим именем ко мне как будто перешли не только сила духа и умение держать удар, но и сложность характера, от которого страдают не только близкие мне люди, но больше всех, пожалуй, я сама. Только в отличие от прабабки, которой не по своей воле выпали на долю и первая мировая, и революция, и вторая страшная война, я мечусь по жизни в добровольном порядке.

Не только имя, но и моя фамилия по первому мужу перекликается с прабабкиными — Елена Викторова. Мой первый, ныне уже покойный муж Саша, носил эту редкую, несмотря на кажущуюся простоту, фамилию. Историю ее возникновения в данной семье я расскажу позже.

Родилась Елена Викторовна в селе Пружаны Московско — Брестской железной дороги в семье потомственного дворянина Виктора Константиновича Гельвановского или Гелвановского. В документах постоянно возникает разночтение. То есть мягкий знак, то нет его.

Родоначальник семьи Гельвановских — Иван-Владимир-Иосиф Гельвановский. 1745 год-
Герб Гельвановских

Мать Матрена Дмитриевна (в девичестве Грановская ?- 05.05.1924 года) была крестьянкой Корохоткинской волости Смоленского уезда Смоленской губернии.

Как и почему дворянин женился на ней, это первая загадка, которую вряд ли удастся теперь разгадать. В результате поисков появилась версия, что она была мачехой прабабушке Елене, ибо в архиве нашелся документ, где женой Виктора Константиновича значится другая женщина —

Гельвановская Матрена Дмитриевна (в девичестве Грановская ?-05.05.1924 года)

Избранником моей прабабки стал Антон Филимонович Горковой.

Антон Горковой и Елена Горковая ( в девичестве Гельвановская)

ТЕКСТ ЭТО ГЛАВЫ В РАБОТЕ

Моя мама помнит, как бабушка Лиза устраивала для нее новогодние елки с угощениями в виде пирогов и ватрушек в голодные военные годы, приглашая в гости деревенских ребятишек, потому что именно такие праздники со сбором детей,  в детстве, для маленькой Лизы устраивала ее мать, моя прабабка, Елена Гельвановская. И еще маме помнится крышка от фарфоровой масленки в виде виноградной кисти редкой красоты и изящества, привезенной бабушкой Лизой из отцовского дома вместе с чемоданом необыкновенно красивых новогодних игрушек. Долгое время в доме хранился альбом с семейными фотографиями в кожаном переплете, также привезенными из дома. Куда они все пропали, никто не ответит, сгинули где-то в переездах.

Прадед мой Антон Горьковой в революцию сражался на стороне красных и героически погиб в 1916 году во время белочешского мятежа в где-то в Сибири, и где его могила, кто знает?! Так рассказывала бабушка Лиза мне.  Моей тетке Тамаре, в быту Томусе, младшей  маминой сестре, она перед смертью поведала, что отец ее так и не принял революцию и сражался, и погиб на стороне белой армии.

Все кануло в Лету, не осталось даже фотографии прадеда, и никто мне не расскажет о том, как оно было  на самом деле, потому что никого не осталось в живых. Но вот оно, явное несоответствие. Белочешский мятеж произошел в мае 1918, а дед погиб в 1916 году, это точно известно. И еще. Зачем бы моей прабабке Елене срываться с места со всеми  детьми, и, бросив дом, бежать в Ардатов сразу после гибели мужа, если он был герой, погибший за Советы? Ну, какие Советы в 1916 году?

Думаю, что это была легенда, а на самом деле она просто заметала следы. Страх за детей, дворянская ведь кровь, не пощадили бы. Вот и молчала всю жизнь, воспитав ярой коммунисткой и атеисткой мою бабушку Лизу. И только в старости, перед смертью, она понемногу  стала вспоминать и кое-что рассказывать о себе и своей семье дочери Вере, с которой она доживала свой век в Ардатове. Но мне не удалось увидеться и поговорить с тетей Верой, чтобы хоть что-то узнать. Прежде не было времени, да и особого желания, а когда оно пришло, уже не у кого было спрашивать. Слава Богу, у меня хватило ума расспросить бабушку Лизу и сделать кое-какие записи с ее слов. Но насколько они соответствуют истине, кто знает точно?

 

В нашем семейном альбоме хранится черно-белая фотография. Маленькая сухонькая старушка стоит у куста георгина, и эта старушка никак не вяжется с рассказами о той Елене Гельвановской, образ которой сложился из маминых воспоминаний. Помню ее снимок в воздушном подвенечном платье — тоненькая, юная и красивая, почему-то одна без жениха. Фотографию эту я часто брала в руки, приезжая на каникулы к бабушке в Тяжин. Даже сейчас по прошествии стольких лет пальцы словно чувствуют шероховатую обратную сторону толстой картонки непривычного цвета, светло-зеленого в центре, переходящего по краям в темный. Она осталась только в моей памяти.

elena-gelvanovskaia-moia-prababka
Елена Гельвановская в старости

Так вот из рассказов моей мамы прабабка Елена была человеком крайне властным и суровым. Плакать в ее присутствии не дозволялось никому. Думаю, что поговорку «Не плачь казак, атаманом будешь!», моя бабушка Лиза переняла от нее. И когда упав в очередной раз и разбив вдрызг колени, я со слезами на глазах прибегала в дом бабушки, где гостила летом, то вместо утешения слышала поговорку о бравом казаке. Эту жесткость унаследовала и моя мама.

Укрывшись в Ардатове, прабабка моя, никогда прежде не работавшая, выучилась печатать на машинке и пошла служить, да не куда-нибудь, а в ВЧК. 22 декабря 1927 года она второй раз вышла замуж за Сенюшкина Василия Петрович, бывшего на 15 лет ее моложе. Он взял ее с пятерыми детьми — Верой, Юрой, Валей, Лизой и Виктором. 30 апреля 1928 года у Елены Викторовны родился сын Борис, но Василия Петровича уже в семье не было.

Его внук Александр рассказал, что по сохранившейся легенде, сохранившейся в семье Сенюшкиных, он был изгнан за некрасивую историю. Подтвердить или опровергнуть ее нет возможности, поэтому писать о ней я не буду. Пусть все останется так как есть, легендой.

Слева направо Вера, Лиза, Коля и Валя. Сдят Сенюшкин Василий Петрович и Елена Викторовна

Елена Викторовна воспитала всех детей и о судьбе каждого я расскажу, то что знаю.

Мои дед и бабка

"Наши корни" книга о моей семье
Моя бабушка Горковая Елизавета Антоновна (5.10.1914-23.04.1993)

Моя бабушка Лиза, четвертый ребенок по счету, родилась 5 октября 1914 года в городе Карсун Карсунского района Ульяновской области. Во время революции прабабка Елена отдавала ее в детский дом, на два года с 1922-24 годы, чтобы пережить голодную пору, ведь в детских домах хоть как-то кормили и не давали умереть. При воспоминании об этом глаза бабушки Лизы наливались слезами.

На общем снимке выше бабушка Лиза с коротко остриженными волосами, видимо после детского дома.

Она мечтала стать актрисой, пела и играла на гитаре, а учиться пошла туда, куда велела мать. Было сказано: «Не позорь семью. Не бывать тому, чтобы Гельвановская стала актеркой». И бабушка послушалась, пошла в агрономы, закончив в 1935 году Инсарский сельхоз техникум в Ардатове.

Я никогда не слышала ее игры, да и гитары в доме не помню, но пела она часто, и голос был у нее чудесный. И всем женщинам в нашей семье он достался. Помню, как слаженно звучали голоса во время долгих застолий во главе с дедом и со всей нашей многочисленной роднёй, собиравшейся в доме, когда мы приезжали в Тяжин, где всю свою жизнь прожили дед и бабушка.

А приезжали часто, чуть не каждые выходные, всего-то 6 часов по железной дороге от Красноярска до Тяжина. В пятницу вечерним поездом, иногда в общем вагоне и стоя, т.к не всегда было место присесть, зимой и летом, пока был жив мой дед, мы мчались на вокзал, чтобы успеть на 7-ми часовой поезд Хабаровск-Москва или Чита–Челябинск. Помню до сих пор, хотя прошло уже много лет.

Дед приходил встречать нас, даже если мы не успевали сообщить о своем приезде. Каждую пятницу он шел ночью на вокзал и ждал прибытия поездов, на одном из которых мы обычно приезжали. Так и вижу его рослую фигуру на крохотном перроне, тускло освещенном одинокой лампочкой. Летом-в любимых галифе, которые он предпочитал брюкам, в кожаных сапогах с высокими голенищами, в длинном брезентовом плаще с капюшоном в дождь, с неизменным старым клетчатым зонтиком-тростью в руке для нас. И зимой в мороз в самокатанных валенках и полушубке.

"Наши корни" книга о моей семье
Мой дед-Волобуев Сергей Тимофеевич (19.09.1906-10.08.1982)

Только сейчас я начала понимать, как он скучал по нам, как ждал. Когда он умер, все рассыпалось. Бабушка осталась одна и превратилась из «железной» леди в  старушку, часто плачущую и жалующуюся на одиночество. Это так не походило на нашу бабушку Лизу, которой я побаивалась и до последнего дня называла на «вы».

После ее смерти в 1993 году ездить в Тяжин стало не к кому, хотя там осталась родня, и близкая. Но отношения распались. Дом как-то очень быстро продали, обменяв на благоустроенную квартиру для дочери маминого брата Бориса, и в нем поселились чужие люди. Внешне он остался тем же — высоким темным срубом с округлыми почерневшими от времени бревнами, с тополем на входе в палисаднике и с желтыми акациями вдоль высокой  беленой изгороди из штакетника. Каждой весной мы с папой, приехав в очередной раз в гости, занимались расчисткой крохотного садика от прошлогодних листьев и мусора. И веревочные качели, любовно сделанные моим дедом Сергеем, укрепленные на нижней ветке огромного старого тополя, росшего у входа в палисадник, до сих пор раскачиваются в моей памяти.

Он ушел первым 10 августа 1982 года, не дождавшись одного дня до моего приезда из Ленинграда, в день рождения моего младшего брата. С тех пор надолго день рождения Сани был омрачен мамиными слезами. Она очень любила своего отца, фактически приемного, воспитавшего ее как свою родную дочь и ни разу не обмолвившись об этом. О том, что отец ей не родной, мама узнала случайно, как это бывает всегда-доброжелатели постарались. Она уже  была достаточно взрослой, чтобы не устраивать истерик с допросами о том, кто же ее настоящий отец, тем более что мать на все вопросы молчала.  А зря. История любви ее и моего деда заслуживает того, чтобы рассказать ее.

Итак, по окончанию техникума бабушка Лиза со своим мужем приехала на работу по распределению в колхоз, где работал мой дед-Волобуев Сергей Тимофеевич. Был он директором МТС (Машинно-тракторной станции), первым человеком в округе, хоть и имел образование три класса церковно-приходской школы. А бабушка работала в колхозе агрономом. Когда и как зародилась эта любовь, теперь никто не узнает. Только бабка моя правил была жестких, воспитания строгого. Я уверена, что между ней и дедом были только платонические отношения, возможно только по работе. Однако муж что-то заподозрил, собрал вещи, прихватил жену, да и на поезд. Как смог бабушку уговорить-не знаю. А дед мой был в это время в отъезде в командировке.

И вот представьте, на станции одновременно останавливаются два поезда, идущие в разных направлениях, окно напротив окна. В одном-моя бабушка, в другом-дед.

"Наши корни" книга о моей семье
Слева — мой дед

Эх, не зря он был проводником в армии Семена Буденого в юном возрасте! Даже фотография сохранилась-дед в буденновке с шашкой, молодой, красивый. Сам успел из вагона выскочить, да и бабушку вытащил из другого поезда. Кино, говорите? Да, нет, судьба!

Больше они не расставались. А бабушка уже была беременна моей мамой — Галиной. Так и родила, и вырастили еще помимо мамы троих детей -Бориса, Александра ( Алика) и Тамару (Томусю).  Они очень уважали и оберегали друг друга, никогда не ссорились и не спорили.

Только однажды произошел случай, врезавшийся мне в память. Захожу как-то на кухню, лет мне было 15-16, и вдруг вижу — бабушка слезы вытирает. Я опешила, никогда прежде не видела ее плачущей. Я к ней, а она обронила с такой горечью: «Всю жизнь прожили, и вот на старости лет дождалась — он меня дурой назвал!».

И снова в слезы.

Так что я не знаю и уже не узнаю никогда, от кого маме, а затем и мне, достались черные глаза с тяжелыми восточными веками, за которые мой папа, поддразнивая, называл меня иногда, «праправнучкой Ченгиз Хана». Так и ушла она, унеся с собой тайну, не открыла даже перед смертью. Даже маме не рассказала.

А жизнь они с дедом прожили вместе так, как  дай Бог каждому, хоть и расписались поздно, в 1953 году, когда младшей из детей, четвертой,  Томусе, исполнился год. И свадьба у них была, на которую приехала моя прабабка Елена. Она не приняла нашего деда Сергея и из всех детей любила только третьего, Алика, высоченного черноокого и чернобрового красавца, очень напоминавшего ей покойного брата Семена. Самое яркое мамино воспоминание о том дне, сидящая на кухне бабка Елена, курящая самокрутку, и зло смотрящая на мою 17 летнюю маму, подкладывающую в печь дрова.

Вот ответьте, зачем надо было меня в ее честь называть?

Хотя есть и другая версия получения мною имени Елена. Ждали мальчика и имя придумали-Алексей, а родилась девочка. Где Алешка, там и Аленка. Вот и получилась Елена. А бабушка часто меня так звала-Алешка.

 Мой свекр

"Наши корни" книга о моей семье
Викторов Борис Александрович — мой свекр (27.03.1934-04.11.2002)

Мой сын назван в честь своего деда, моего первого свекра, легендарного полярника Викторова Бориса Александровича, умершего в забвении от инсульта после очередного перепоя, случавшегося раз в месяц после получения копеечной пенсии, которую назначили ему после 20 лет работы на всех российских полярных станциях Антарктиды. Дважды полюс холода «Восток», Мирный, Молодежная, Новолазоревская, Ленинградская, Беллинсгаузен, материковая и дрейфующая станция СП-27  Арктики.

 В Америке или в каком-нибудь Чили, полярники, даже проработавшие короткий срок в этих нечеловеческих условиях, становятся состоятельными людьми с очень приличной даже по западным меркам пенсией.

А у нас….Эх, говорить не хочется.

Спился человек, не смог без своей любимой работы, когда не стало денег на отправку экспедиций в Антарктиду, когда началось закрытие и консервация станций в тяжелые 90-е годы.

А ведь он, не побоюсь этого слова, герой. В книге «Новичок в Антарктиде» Владимира Санина описан  случай, который произошел с моим свекром. До сих пор об этом подвиге ходят легенды.

Когда в 60 км от полярной станции загорелся балок, прицепленный к «Харьковчанке», Борис Александрович с напарником прошли на лыжах по куполу Антарктиды. 60 км! Да не просто прошли, а тащили своего товарища, у которого была сломана нога. Никто и никогда до них не ходил на лыжах по Антарктиде.

Цитирую:»4 октября 1968 года мы покинули станцию на тягаче и «Харьковчанке». Тягач мы прозвали «Бетти», и ничем он особенно не знаменит, а вот нашу «Харьковчанку» знает вес мир. («Новичок в Антарктиде» Владимир Санин издательство «Молодая гвардия», 1973 год, стр.74-75) ( текст в работе)

Он был в числе девяти полярников, открывших станцию «Русская» в Антарктиде в 1980 году, где есть «сопка Внука», которая получила свое название в честь рождения моего сына, Бориса Викторова-младшего.

"Наши корни" книга о моей семье
Обратный адрес: Антарктида, станция «Русская», сопка Внука

Да, я тоже назвала моего сына в честь его деда, и верю, что он не опозорит этого имени, но надеюсь, что судьбу его не повторит.

Довелось мне познакомиться с моим будущим свекром еще совсем девочкой.

Мои родители много лет выписывали журнал «Вокруг света». И в книжном шкафу очень долго хранился номер с замечательной фотографией на последней странице обложки. На снегу стоит маленький транзисторный приемник, а рядом пингвин, распахнув в разные стороны свои короткие лапы-крылья, запрокинув назад голову с раскрытым клювом, вовсю «подпевает» мелодии. Потрясающая  по своей живости и какой-то радости фотография, сделанная, как оказалось потом,  Борисом Александровичем. Этот снимок показал мне мой будущий муж Саша, когда впервые я перешагнула порог его дома в тогда еще Ленинграде. Представляете мое удивление? Вот-вот, и я была поражена и увидела в этом перст провидения.

"Наши корни" книга о моей семье
» Поющий» пингвин, та самая фотография

А сколько оказалось еще этих снимков потом — не пересмотреть. Битком набитый чемодан с фотографиями  и дневниковыми записями путешественника-полярника хранился на антресолях. Борис Александрович закончил Ленинградское арктическое училище. После его окончания он проходил практику на легендарном паруснике «Крузенштерн», но мечтал о полярных широтах. И мечту свою осуществил.

Сначала материковая станция в Арктике в городе Певек, которая подарила ему еще и семейное счастье-любимую жену Люсю, мою замечательную свекровь, Людмилу Яковлевну, которая работала там после окончания курсов полярных работников, и которую я до сих пор зову мамой, несмотря на второе замужество и наличие второй свекрови. И еще сына, Александра, моего первого мужа и отца моего единственного сына Бориса.

А потом и навсегда в его жизнь вошла Ее Величество Антарктида. Счастливым он был человеком, веселым, цельным. Работу  любил до самозабвения, скучал, когда возвращался из очередной экспедиции, рвался назад в свои льды. Объездил весь мир, что по тем временам было чудом. Канарские острова, Лас Палмас, Австралия…Эти  названия звучали для нас, как прекрасная музыка. Я и подумать тогда не могла, что спустя тридцать с лишним лет сама смогу увидеть мир и буду жить в Италии.

"Наши корни" книга о моей семье
Молодые полярники Викторовы

Он привозил из экспедиций несколько ящиков удивительного по тем временам деликатеса — ананасового компота в металлических банках. Это теперь он стоит на полках в любом супермаркете, а тогда это было чудо заморское. Судно с полярниками шло из Ленинграда с остановками в разных странах долгие 3 месяца, и последняя стоянка, как правило, была в Австралии. Вот там они загружались витаминами на долгие 6 полярных месяцев зимовки.

Не ели мужики эти компоты, экономили, домой везли по окончании зимовки, семьям. И много чего другого, яркого, красивого, «заграничного», как тогда говорили. И, конечно, знаменитые валютные «чеки», которые выдавали тем, кто работал за границей, и еще  морякам (назывались они  боны). На них можно было купить невиданные по тем временам вещи в магазинах «Березка»- одежду и обувь, предметы обихода такого качества, что теперь и не найдешь. Мои первые шикарные австрийские туфли из мягкой коричневой кожи на наборном каблуке, за немыслимые по тем временам деньги-валюту,  мне купила там в подарок к свадьбе моя мама Люся, не пожалела. Любила и всю жизнь любит меня и сына моего, Бориса, своего единственного внука, а теперь и правнучку, Софью.

Викторовы.

"Наши корни" книга о моей семье
Викторова Людмиля Яковлевна — моя первая свекровь (11.01.1938)

Удивительного терпения и стойкости человек наша бабушка Люся. Вот лично вы смогли бы прожить 4 (!!!) года в 18-метровой комнате со свекровью, которая поедом ест, со свекром, с маленьким сыном, да без мужа большую часть времени, потому что он мотается по экспедициям? И все это еще в огромной коммуналке на Кировском проспекте в Ленинграде, где было еще 15 комнат.

Я-то точно знаю, что не смогла бы. Нужно было знать бабу Катю, маму Бориса Александровича, и свекровь нашей бабушки Люси. О покойных либо хорошо, либо ничего, но я пишу историю семьи и per forza должна писать даже нелицеприятные вещи. Тяжелым человеком была Екатерина Антоновна Викторова и недобрым, и муж ее, Александр Викторович Викторов, в пару ей. И рада бы вспомнить что-нибудь доброе о них, да не могу. Так страшно, когда нечего вспомнить хорошего. Вот так уйдешь, и тебя кто-то будет вспоминать с содроганием. Наверное это единственная возможность попросить прощения у всех, кому я причинила боль и горе в жизни. Простите меня, пожалуйста, если сможете.

Умирая, баба Катя просила у меня прощения, но когда я задала вопрос об этом нашей бабушке Люсе, она уклонилась от ответа. «Я благодарна ей, она помогла мне закончить университет, сидела с Сашей». Но я-то знаю, что ох и досталось маме Люсе от своей свекрови. Баба Катя, не стесняясь, рассказывала мне: «Написал нам Боря, что женится. Мы как узнали, что невестка из Москвы, так сразу поняли-жизни нам не будет!». И ела поедом невестушку. Наверное поэтому долгое время страдала наша бабушка Люся от диких мигреней, сдерживалась, никогда не опускаясь до сор, переносила  все молча.

А что уж про меня говорить-внук из Сибири жену взял! Одно слово — приезжая.

"Наши корни" книга о моей семье
Суворовы. Слева-бабка Дарья Абрамовна, справа-дед Антон Агапович. Стоит баба Катя. Дети — Лида и наш дед Борис.

Родом баба Катя была их Вышнего Волочка, что под Питером. Семья ее была зажиточной по тем меркам. Отец Суворов Антон Агапович был портным и имел швейную машинку фирмы «Зингер», которую дали в приданное за бабой Катей. Машинка  эта до сих пор жива и даже шьет, стоит себе на даче в Пери в Питере-тяжелая, с чугунной ножной педалью, единственный свидетель всех пережитых бурь. Портным он был хорошим, клиентуру имел богатую, жил и работал в Вышнем Волочке. А жена пробивалась отдельно в деревне, на земле, дети отца видели, бывая у него наездами.

Знаю, что баба Катя в активистках ходила, была одно время даже председателем сельсовета, только после нападения на нее-голову чем-то проломили-бросила она политику. Слышала я историю, что будто бы  вышла баба Катя замуж по расчету за мужа своего, безродного пастуха Сашку, у которого даже фамилии не было, и звали его «Сашка, который на Виктора работает». Так и пошло-Викторов  Сашка. Отсюда же и отчество.  А почему по расчету-так бедняк, из-за этого и отцовскую семью  раскулачивать не стали-ведь богатеи, машинку швейную имели…революция, будь она неладна. Так и появилась фамилия, которая столько лет была и моей.  И которую носит теперь еще одна Катя-жена моего сына и моя невестка Катюня, подарившая нам такое счастье-нашу красавицу, мою внученьку Сонюшку.

Когда и как перебрались Викторовы в Питер, мне не известно. Только сначала прошел дед старый, так называли в семье старшего Викторова, армию, служил в ВЧК. А потом всю жизнь проработал на заводе сварщиком. Баба Катя работала там же сначала маляром, потом ушла в дворники. Жили, двух детей растили, когда началась  война. Завод эвакуировали в Новосибирск, так что блокаду пережили вдали и остались живы.

Это время баба Катя вспоминать не любила, хотя частенько ее тянуло поговорить и что-нибудь рассказать. Новосибирск вспоминала с неприязнь, плохо их там встретили, трусами называли, дескать, бросили город родной в трудную минуту. Дед старый на всю жизнь простудил там свои внутренности. Приходилось работать на улице в сибирский мороз, сидя на свариваемых трубах.  Еще смолоду как-то ничего, а к старости мочевой пузырь отказал, началось недержание. Даже дома он носил штаны из овчины, мехом внутрь. Их ему привез из экспедиции Борис Александрович-спецодежда такая у наших полярников была. «Низ не чую», — говорил он, мерз все время, не успевал добежать до туалета. И этот запах — застоявшейся мочи от овчинных штанов преследует меня в моих воспоминаниях всю жизнь.

Ох, как люто он меня ненавидел. «Ишь, ходит, голову задравши, гордячка…ууу….чалдонка». Пока баба Катя была жива, она его как-то унимала. Но после ее смерти, выпив, он начинал буянить. С палкой, на которую опирался при ходьбе, кидался на меня из своей комнаты, если я шла мимо на кухню. «Я здесь хозяин»,-кричал,-«моя квартира!!!..моя дача!!!…всех на улицу выкину!!!…уууу…чалдонка…».

Помню безобразную сцену, когда мой муж Саша, не выдержав, бросился на него, и в это время вернулся Борис Александрович, кинулся разнимать их, обхватил деда руками и буквально заволок  в комнату. Однажды я не выдержала, поехала в отпуск домой в Красноярск и решила больше не возвращаться. Сколько же можно плакать! Да и Саша к тому времени начал пить.

Но через полгода я вернулась-не хотелось оставлять 3-х летнего сына без отца, да и Саша, казалось, образумился (как потом оказалось ненадолго), снял  квартиру в аренду, что по тем временам ровнялось чуду.  80 рублей в месяц (при  зарплате в 150 рублей) за квартиру, требующую ремонта, в которой не было ни кухни, ни ванны, ни горячей воды. Чтобы помыться и искупать ребенка, приходилось снова ездить туда, откуда я пыталась вырваться.

Мучения закончились в 1986 году, когда упав во сне с кровати, дед старый сломал шейку бедра и умер во время операции в больнице. Мы смогли разменять квартиру и разъехаться. Так из новостроек я попала на Петроградскую сторону, и наконец-то почувствовать, что живу в Ленинграде. Уже не нужно было час добираться до центра города. Мы ходили с Борей гулять пешком к Адмиралтейству. Здесь была иная жизнь, с захватывающими дух историями старого Питера и блокадного Ленинграда.

Эта тема очень волнует меня, наверное потому, что я выросла в 70 годы, когда о войне так много писалось, снималось фильмов. Война для нашего «околопослевоенного» поколения отнюдь не была далекой, она была рядом. Мы играли в нее во дворе, пели военные песни,  в каждой семье были родные, отдавшие жизнь за Родину. Это не было для нас пустым словом, мы росли патриотами.

Викторовы — Екатерина Антоновна  (24.10.1910-24.12.1982) и Александр Викторович (25.12.1907-12.11.1986)

Я расскажу вам две истории, которые мне довелось услышать еще в те времена, когда правда о блокаде замалчивалась. Первую мне поведала Таисия Васильевна, хозяйка нашей коммунальной, на 6 семей квартиры, на Петроградской стороне, рядом с зоопарком, в великолепном доме из тех, что называли «доходными» домами, построенного в конце 19 века.

Мы прожили в ней полгода. Говорю хозяйка, хотя она вместе с мужем Иваном Михайловичем занимала, как и мы, одну комнату, правда очень большую около 40 метров с великолепным камином. Помню изразцы на нем-выпуклые, словно дутые, ярко-изумрудного цвета. И Барсика-шикарного ангорского кота, гулявшего по всей квартире и без конца покушавшегося на жизнь нашего кенаря. Бедный Яшка, дабы уберечься от хищника, коротал все свои дни в клетке на верхотуре книжного шкафа.

Таисия Васильевна всю свою жизнь прожила в этой квартире, и  блокаду пережила здесь же. Она отказывалась уезжать, говорила, что покинет эту комнату, только когда умрет. Много раз ей предлагали новую отдельную квартиру за эту комнату, но она упрямо оставалась в коммуналке.  Я так и не знаю, как закончила она свои дни. Мы уехали, а когда через много лет, будучи в Ленинграде, я приехала навестить место, где когда-то жила, то дом поначалу просто не нашла, так он изменился. Он обрел респектабельность, которой никогда не обладал, ведь доходные дома строились под сдачу квартир в наем для разночинного люда. Затемненные окна, швейцар при входе.

Я хочу надеяться, что Таисия Васильевна ушла из жизни сама, ведь за такими домами и квартирами, какой была наша, шла настоящая охота, столько людей пропало без вести в 90 лихие годы, когда стариков обманом выживали из их жилья, не останавливаясь не перед чем.

Она говорила, что не уехала в эвакуацию, потому что ждала мужа, Ивана Михайловича. Он сидел в это время в тюрьме. Ох, и колоритный был персонаж. Представительный, седой, с умными  хитрющими  глазами. Работал он снабженцем, имел три класса образования, о чем не без гордости говорила Таисия Васильевна, и по всем признакам, жуликом был первостатейным. Сейчас бы он точно стал бизнесменом и удачливым. Хваткий мужик был.

Помню, пригласила меня Таисия Васильевна на чай к себе в комнату-очень уютную, с дорогой мебелью, картинами на стенах и иконами. Огромный круглый стол под кружевной скатертью, невиданной  красоты и тонкости чайный сервиз. Иван Михайлович тоже за столом сидит, чай потягивает из блюдца. Приподнялся он над стулом, слегка наклонился над столом, а из-под рубахи выпал и закачался на цепочке золотой крест — литой, тяжелый, а в середине распятия-крупный, багрового цвета, камень. Видно, что старинный крест, дорогой. Перстень на руке-тяжелый, массивный, тоже старинный. Не забывайте, это был 1986 год, такие вещи тогда доставали по знакомым антикварам, да и время было безбожное. А тут иконы, крест…

Прямо напротив кухни была небольшая комната около 15 метров. После рассказа Таисии Васильевны, я стала  пробегать мимо, стараясь даже не смотреть на дверь. Во время блокады в ней жили мать с сыном. И сын этот умер от голода. Сообщили об этом по телефону куда положено, попросили приехать и забрать, чтобы похоронить умершего. Так делали те, у кого не было сил и возможности самим похоронить своего родного.

Была зима, в квартире стоял лютый холод,  и покойника положили в этой комнате в ожидании приезда труповозки. За ним  приехали то ли через неделю, то ли еще позже. Когда сняли покрывало, чтобы осмотреть труп, увидели, что ягодицы на теле были вырезаны. Таисия Васильевна говорила, что в квартире никого чужих не было, только она да мать бедняги. «Съела, собственного ребенка». Эта фраза до сих  пор звучит во мне. Я никого не осуждаю и не оправдываю, только молю Бога, если можно, пусть минует меня чаша сия. Не дай мне, Господи, узнать, что это такое.

Вторая история вот такая. Около двух лет я проработала в Ленинградском Центре погоды на Петроградской стороне. Работа была посменная, в ночь мы входили работать по двое. И довольно  часто моей напарницей была Рита, маленькая черноглазая казашка примерно моих лет.

Ночная смена как-то сближает  и иногда располагает к откровенным разговорам. Я видела, что Рита всегда приносила с собой туго набитую чем-то косметичку средних размеров, которую она не выпускала из рук. Я никогда не любопытствовала и не спрашивала ее, что же там такое.

И вот однажды она, видимо, не утерпев, так ей хотелось показать то, что находилось внутри, вывалила содержимое на стол-большую горсть украшений-колец, браслетов, сережек, на мой взгляд старых и каких-то грязных, что ли. «Ты что, это же антиквариат»,-сказала мне Рита. «Это мама моя мне передала по наследству».

А мама ее была не родной. Ритку, одну из громадной семьи с кучей детей, забрала с собой в Ленинград, а потом и усыновила старшая тетка, приехавшая навестить родственников в Казахстан. Рита так и звала ее мамой. А мама во время войны в госпитале работала в блокадном Ленинграде, за ранеными ухаживала. «Вот, благодарили ее, так и собрались украшения» — сказала Рита и осеклась…Мертвые благодарили…бриллиантовыми украшениями…

Она сгребла  быстро всю кучу и спрятала в косметичку. «С собой ношу, а то муж увидит, сопрет, да продаст».

Вот так по разному жили в блокаду. Кто-то ценой своей жизни спасал сокровища Эрмитажа, а кто-то… Да что это я, кажется осуждаю? Прости меня, Господи…

Но есть еще одна история, которая имеет прямое отношение к этой теме.

Моя вторая бабушка, мать моего отца бабушка Анна родила 12 детей. Выжило из них только шестеро. Остальные умерли, от голода. Это случилось далеко от блокадного Ленинграда, там не было фашистов, но и еды там не было. Никакой. Ее всю забирали на фронт. Но об этом не помнят, а может не знают. И никто не отмечает никаких дат, блокады-то ведь не было. Эх, люди…

Мой папа.

Самые светлые воспоминания в моем детстве связаны с папой.

Мне было очень трудно начать писать о нем.

Прошло уже столько лет с того раннего утра на даче, когда нас разбудил стук соседа в окно.

«Галина Сергеевна не может до вас дозвониться. Василий Иванович ночью умер…».

Он умер на рассвете, между 4 и 5 часами утра. На закате предыдущего дня он, уже не вставая, сказал маме: «Все, мать, не увидеть мне больше солнышка». Мама не отходила от него до самого конца. В какой-то момент она задремала, сидя рядом с ним, а открыв глаза, поняла, что папы уже не стало.

До меня до сих пор никак не доходит, что его нет. Умом я понимаю, а сердцем нет. Не могу ездить на кладбище, видеть этот памятник, не могу. Для меня он продолжает жить, внутри, во мне.

Я помню его голос, рука до сих пор чувствует его мягкие волосы, когда я в последний раз погладила папу по голове, прощаясь. Он лежал в кровати, а мы с Борей и Катей уезжали вечером на его любимую дачу, которую он отстроил своими руками, и на которую он уже не мог приехать.

Эти руки умели делать все. И приготовить борщ, починить телевизор и обувь, сделать ремонт в квартире и дом построить. Папа шутил: «Я только родить не могу», и добавлял: «Потому что не было необходимости».

Я была очень удивлена, когда выйдя замуж, вдруг обнаружила, что, оказывается, на свете существуют разные ремонтные мастерские. Нам они были не нужны, у нас был папа.

Он был веселым по молодости, я помню. Это потом он переменился. А тогда к нам часто приходили гости, собирались компании, и папа шутил, умел очень красиво ухаживать за женщинами, был галантным, танцевал.

Всегда в свежей рубашке, в отутюженных брюках. Для работы-хороший рабочий костюм, в обиходе-домашний пиджак. В нем и в магазин, и на рынок. У нас дома очень долго в ходу была шутка: «Вы бегите, я вас догоню». Так папа говорил нам, когда мы всей семьей, собравшись куда-то, в ожидании стояли на пороге, а он все прихорашивался перед выходом, наводил последний лоск. Пока щеткой не пройдется по туфлям, из дому не выйдет. Даже если опаздывает. И идет потом почти бегом-быстрый, легкий. Даже мусор выносил в начищенных ботинках.

Прежде не было мусорных баков возле домов. К 19 часам к определенному месту  подъезжала машина и стояла 10-15 минут. За это время нужно было успеть услышать, что машина пришла, обуться,  и схватив ведро, мчаться бегом с пятого этажа до того места, где она стоит. Иногда приходилось отстоять еще и очередь и, задержав дыхание, чтобы не вдыхать невыносимую вонь, опорожнить ведро в разверстую пасть машины. Если не успеешь, потом хоть назад домой неси эти помои. На землю вываливать-Боже упаси, увидят соседи, ругаться начнут, к родителям пойдут жаловаться. Опоздавшие выносили мусор тайком, когда стемнеет, крадучись возвращаясь домой, придерживая дужку несчастного ведра, чтобы оно не звякнуло, и тебя никто не застукал. Пакетов-то полиэтиленовых тогда и в помине не было.

Утром в школу идешь, мусорная куча таких размеров, просто Эверест. Дворник бегает, всех матом кроет, пытается поджечь все это разнообразие, потому как ветром разнесет-не соберешь. Страшное дело-горящая помойка. Кто не видел, не поймет, что это такое. Вонь, гарь, пепел.

Почему вспомнила об этом? Да стоит картина перед глазами. Папа, в пиджаке и в начищенных ботинках бежит с полным ведром в след отъезжающей машине в надежде ее догнать и вывалить помои, а водитель даже и не думает остановиться, хоть и видит, что следом бегут-такая тактика была. Будете знать, кто в доме хозяин. И папа идет за машиной в соседний дальний двор, где следующая стоянка по сбору  отходов. И я знаю, что он опоздал, потому что в последнюю минуту взялся за обувную щетку.

Он всегда любил хорошую обувь, сказывалось тяжелое детство. Туфли себе он покупал в командировках, чаще всего в Москве. Привозил чешскую или румынскую, она казалась воплощением элегантности. Кто тогда слышал об итальянской.

Папа был большим специалистом в своем деле. Его часто вызывали в Москву или Норильск для решения спорных вопросов, и его мнение всегда было решающим. Отца много раз пытались переманить и в Белоруссию, и в Москву, но он остался верен своему заводу, на котором проработал всю жизнь.

С туфлями связана еще одна забавная история.

Вернулся он как-то домой вечером довольный с новой обувной коробкой в руках. Раскрыл ее, достал летние сандалии, красивые, блестящие. Надел, расхаживает по квартире, обживает покупку. Уж где он их купил, не помню, но тот факт, что в Красноярске, папу сильно радовал. И вот ходил он, ходил, снял, держит в руках и не знает, куда же такую красоту поставить. Вдруг слышу,–мама смеется. Захожу в большую комнату, а она мне показывает рукой на сервант, в котором хранился  большой гостевой сервиз–белые тяжелые тарелки с тремя тоненькими голубыми полосочками по краям, а на верху серванта прямо посредине красуются папины сандалии. «Ты посмотри, места другого не нашел!». Папа услышал. Подошел сердитый, снял, унес. Не поняли…

С этим сервантом связано столько детских воспоминаний. В нем всегда стоял какой-то особенный, вкусный запах, праздничный. Я очень любила, отодвинув стекло, иногда просто подышать им, как-то хорошо  на душе становилось, как в Новый год. Иногда в супнице, которой, сколько помню, никогда не пользовались, под тяжелой крышкой иногда вдруг можно было обнаружить припрятанные мамой от нас с Саней шоколадные конфеты.

Эта история случилась, когда мне было около 8 лет. В левом отделении серванта был одежный шкаф с папиными костюмами и рубашками. По какой-то необходимости я его открыла и вдруг увидела под стоящей на полке коробкой новую книжку в твердой желтой обложке. Вытащила ее. М.Горький. Поняла, что не во время–папа приготовил для меня подарок, ведь завтра 8 Марта.

Утром, открыв глаза, нахожу эту книгу лежащей рядом с моей подушкой, и, открыв, внутри вижу дарственную надпись: «Поздравляю с 8 марта! Целую. Мама». И слышу очередную ссору родителей на кухне.

Папа очень любил меня. Когда я уехала из дома, всю свою любовь он перенес на Саню, моего младшего брата, потом на Сережку-его старшего сына. Он был заботливым, очень добрым, мягким. Его последней неистовой любовью была наша единственная собака в семье, Мук-Мукли или Мукляша, Муклейка, Муклястая, тибетский пекинес. Когда мама принесла ее в дом, он ругался и кричал, что в доме животных больше не будет. И едва взяв на руки крошечный комочек, помещавшийся в двух ладонях, замолчал. И привязался к ней всей душой

Когда наша малявка во второй раз решила стать мамой, последние дни до родов папа носил ее на руках. Ее живот был таким огромным, что она с трудом могла передвигаться самостоятельно-он доставал до пола, и папе казалось, что собаке легче лежать у него на руках. Он считал себя виноватым, не углядел за хитрюгой во время прогулки, и согрешила наша крохотуля с местным, огромных размеров,  дворовым Дон Жуаном. Щенки у породистой, но беспаспортной красавицы-псинки родились большеголовыми уродами с вздувшимися огромными животами, и их пришлось утопить. Папа плакал вместе с Мукляшкой.

Она до последнего своего дня ходила встречать отца на дорогу, ведущую от пристани к даче. Заслышит, что причалил пароход, выбегает на дорогу, садится и ждет. Она уже плохо видела, и, завидев мужчину, со всех своих коротких лап бросалась к нему, останавливаясь, когда понимала, что ошиблась. Возвращалась на место, садилась и снова ждала. Мама подходила к ней, говорила: «Он не приедет больше, понимаешь. Пойдем домой…». Приехавшие уже давно пройдут, а она все сидит. Потом поднимется, еще раз посмотрит туда, откуда он приходил, вздохнет, как старушка, и поплетется домой. Так и стоит перед глазами картина-маленькая светлая собачка, сидящая в ожидании на дороге, лохматые поникшие уши, пушистый хвост, разметавшийся в пыли.

А в городской квартире  она приходила в папину комнату и ложилась на то место, где стояла его кровать. Мама находила ее, уносила, закрывая дверь. Но через какое-то время снова обнаруживала там же. И только когда квартиру продали,  и мама с братом переехали в другой дом, эти мучения закончились.

Мама усыпила ее, не сказав нам ни слова, не дав нам даже попрощаться. Может, она и была права. Ведь Мукляша уже была сильно больна. Но то, что она не забрала и не похоронила псинку, а оставила в клинике, я не могу простить ей до сих пор.

Я знаю, что сейчас папа и Мукляша вместе, и счастливы, там, где когда-то мы все снова соединимся.

ИВАНОВЫ.

Родом папа был из Малого Уро. Есть такая деревня в глухой тайге на реке Баргузин в 300 км от озера Байкал. Я ничего не знаю о детстве отца, он почти ничего не рассказывал о нем.

В Малом Уро была только начальная школа, и папа, начиная с 9 лет, ходил пешком в соседнюю деревню, где была средняя школа. И зимой, и летом, 4 км туда, 4 обратно. Каждый день. Он единственный из всей семьи получил высшее образование.

papa-pic
Папа слева в верхнем ряду 1953 год, 10 класс (03.04.1934-15.07.2005)

Однажды он рассказал нам с Борисом историю из своего детства о том, как его зимой отправили проверять силки, расставленные в тайге на зайцев. Семья-то была большая, не прокормить.

Заяц в силке был жив, и когда папа ухватил его, тот вдруг тонко пронзительно заверещал каким-то почти человеческим криком. «Я до сих пор слышу этот плач, в ушах стоит…Столько лет прошло, не могу забыть».

Он стыдился говорить о том, что его отец не воевал, а пошел работать охранником в лагерь, где отбывали срок заключенные. Знаю об этом только со слов мамы, сама я не посмела задать папе этот вопрос ни разу.

Я плохо помню свою вторую бабушку, деда же не помню совсем. Он рано умер. Меня возили к ним однажды маленьким ребенком. Во второй раз я была там, уже окончив 8 класс. Папа обижался на меня за то, что я, как ему казалось, любила только свою вторую бабушку, мамину маму. Не знаю, почему он не понимал, что невозможно любить человека, которого ты видела всего два раза в жизни. Он же, начиная со своей первой зарплаты, помогал своей матери до ее последнего дня, писал ей письма, ежемесячно отправляя деньги, всегда одну и ту же сумму. Помню недовольство мамы по этому поводу, но папа никогда не обсуждал эту тему и поступал по-своему.

ivanovi-pic
Ивановы- Анна Васильевна(1904-1982) и Иван Александрович (1898-октябрь 1963)

Мои родители не ладили между собой. Я не понимаю до сих пор, зачем они вообще поженились, будучи настолько разными людьми. Каждый раз они ссорились так, словно только-только начали жить вместе, когда идет притирка характеров. Скандалы всегда заканчивались одинаково. Отец кричал,  мама в слезах убегала в спальню, я разрывалась между ними-жалко было и одного, и второго, но родители этого не видели, они были заняты только собой.

Жизнь превращалась в кошмар. Мама не разговаривала не только с отцом, но и со мной, неделю, две, не обращая ни меня никакого внимания, не замечала, словно меня и не было. Подойти к ней, обнять, было невозможно. Она не позволяла. Только Саше, моему младшему брату,  это удавалось и удается, он единственный, кто умел всегда её утешить.

В 18 лет я собрала чемодан и уехала в Ленинград.

Сил оставаться в доме не было. Да и Саша уже подрос к тому времени.

Casha i ia
Мой брат Саша и я (1983 год)

Однажды, незадолго до его смерти, я спросила отца, зачем он женился на маме.

Мы были одни на даче, собирались ложиться спать. И вдруг он мне начал рассказывать, что когда-то давно он любил девушку, Нину. Чувство было взаимным. Но она была больна, страдала глаукомой, ее оперировали. Он замолчал… «Она умерла, а я ее помню, всю жизнь.»

Мама оценила отца только через несколько лет после его ухода, стала каяться, плакать, да что толку.

Даже стала выращивать на даче его любимые гладиолусы, которые всю жизнь терпеть не могла, и отвозить ему на кладбище.

Как у Ремарка,  в «Трех товарищах». «Нет, ими движет не воспоминание об усопшем, а чувство вины…».

Так и мною. Я сердилась на отца, когда он, как мне казалось, был назойлив в своих вопросах: «Как ты спала? Ты поела?  Ты, наверное, голодная?». Его, памятуя голодное детство, всегда очень волновало, сыты ли мы. А меня это раздражало…Папа видел это, обижался.

«Подожди, однажды ты вспомнишь и поймешь, и увидишь все по-другому.»

Вспомнила, папа, и не однажды…

С возрастом папина чистоплотность превратилась в маниакальность.

Как-то приезжаем с мамой на дачу, папа встречает нас и, в ожидании, посматривает-видим ли мы, что он газон выкосил и порядок навел к нашему приезду. Он всегда любил приготовиться к приезду кого-либо из нас, наводил чистоту, готовил еду.

Мы, конечно, видим. Везде порядок. « А тут видите?» Он показывает на огуречную грядку.

Мы с мамой от смеха просто повалились. Знаете, что сделал папа? Он подровнял огуречные плети разной длины, свисавшие на парадную сторону участка с высокой насыпной огуречной грядки. «Огурцы? Да ладно, зато как теперь стало ровненько и красиво…».

Папа очень вкусно умел готовить — борщ варил, тушил в тяжеленной чугунной голубой гусятнице картошку с мясом. Это было его фирменное блюдо. Отец, когда его спрашивали, где это он так научился стряпать, отвечал: «Сам. Нравится? А вкусно потому, что с любовью нужно все делать, даже чай заваривать».

Выйдя на пенсию, уже будучи больным, он работал до последнего дня бухгалтером в нашем гаражном кооперативе. Два раза в неделю, несмотря на сильные боли, зимой и летом он ходил туда, собирал членские взносы, решал вопросы, звонил по каким-то инстанциям. Трудно руководителю высоко ранга  после выхода на пенсию, очень трудно. Опыт таких специалистов нужно обязательно использовать, он бесценен. И, может быть, тогда они жили бы подольше.

У отца была феноменальная память. Стоило ему прочесть книгу, он мог цитировать ее по памяти, помнил ее от корки до корки.

Отец был идеалистом. Он никогда не пользовался своим служебным положением, чтобы что-то получить безвозмездно от завода или государства, как делали очень многие в то время. Свою трехкомнатную квартиру, так называемый «самострой»-голые не штукатуренные бетонные стены и пол, выделенную заводом, они отделывали вдвоем с мамой, поднимая на себе на 9 этаж без лифта воду, цемент, проводя свет. Как же он гордился этой, сделанной своими руками квартирой, хотя мог иметь и другую, больше, и дом. Надо было только немного поступиться совестью.

Это было как приговор из его уст: «Совести у него нет». Вот он критерий, по которому прожил жизнь мой отец. Помню один страшный случай, который сильно пошатнул веру отца в людей. На нашем заводе в одном из цехов основного производства произошел пожар. Предприятие режимное,  внутри хранятся цистерны с кислотой и хлором. Нашим я его называю потому, что там всю жизнь проработали не только папа и мама, но и я отдала ему три года, а теперь уже и мой младший брат Саша носит звание Ветерана завода.

Так вот, то ли по причине секретности, то ли по чьей-то халатности, запасной выход в этом цехе оказался закрытым, а основной был охвачен огнем. Люди не смогли выйти. Погибло около 200 человек-мужчин, женщин. Отец возвращался домой с почерневшим лицом, сидел на кухне, пил свой любимый портвейн, рюмку за рюмкой. Водки он не пил никогда. А в один из дней пришел в ярости. Когда я спросила, что случилось, папа закричал:»Родственники погибших написали заявления к заводу с требованием возместить потери своих близких. Они денег требуют, квартиры, машины, ковры!! За мужей, за жен!». И заплакал…

Папа  умер через 11 лет после выхода на пенсию. Но когда его хоронили, проститься с ним пришло огромное количество людей не только из управления завода, но и рабочих. Многим он помог, его уважали за справедливость.

Эти дни я помню смутно, как в тумане… Отчетливо-только отпевание в душном зале, расплывающийся в глазах свет от зажженных свечей, и дрожащие руки мамы, сидящей слева от меня. Да еще самые последние минуты на кладбище, когда я одна стояла возле папы, как наклонилась и поцеловала родной лоб, ставший желтым и твердым, и нечеловечески ледяным. Как я закрыла ему лицо кисеей, и из газетного кулечка, протянутого мне священником, на родное лицо тонкой струйкой потек из моих пальцев освященный песок, ложась в форме креста…А потом сплошную черную стену стоящих поодаль людей.

У меня еще хватило сил повернуться, увидеть прижавшуюся к Саше, сгорбленную маму, и шагнуть к Боре. Катя обхватила  меня руками…

А дальше жизнь продолжалась, только уже без папы. Он так и не увидел Италию.

Текст находится в работе.

(«Наши корни»- рабочее название)

Видеоурок за подписку

Подпишитесь на рассылку и получите бесплатный видеоурок:
Важные слова на итальянском языке.